Книга «В ожидании варваров» Джона Максвелла Кутзее вышла три с лишним десятилетия назад, тогда же была переведена на русский, но и сегодня на сцене «Табакерки» звучит так, словно написана про «здесь и сейчас».
Злободневность — пожалуй, последнее, чего добивался Александр Марин в своей постановке: спектакль лишен характерных примет определенной страны или эпохи, здесь даже имена редки — режиссер во всем следует тексту, автор которого однажды подчеркнул: «У меня нет стремления доказать какие-то идеи. Я лишь тот, кто стремится к свободе».
Этим и определял Кутзее выбор жанра — роман-парабола, для которого свойственна «своевременная утрата дидактико-воспитательного характера, превратившегося в эстетическое свойство повествования». И Марин чутко улавливает эту эстетику книги, перенося ее на сцену. К тому же, видимо, сказался и опыт работы с произведением, которое ставил уже не раз — инсценировал его в ЮАР, на родине писателя, и в монреальском «Theatre Deuxieme Realite», основателем и художественным руководителем которого является. Но в России это вообще первая постановка текста ныне здравствующего Нобелевского лауреата, перечень книг которого перевалил уже за полтора десятка.
Хотя задумывал ее Марин и в родном театре еще шесть лет назад, главная роль и тогда предназначалась Табакову. Олег Павлович так и не нашел времени для работы над проектом, зато за эти годы до центрального персонажа «дорос» один из первых его учеников и актеров «Табакерки» Андрей Смоляков. А сама труппа значительно помолодела, и на этом контрасте обыгрывается ключевой конфликт спектакля — противостояние старого и нового, цивилизации и варварства. Причем варварства, идущего не извне, а пробуждаемого внутри страны и ее граждан. Варварства, порождаемого делением на «своих» и «чужих», превращением в мнимых врагов вчерашних соседей.
Как это происходит? В приграничный городок приезжает полковник Джолл из Третьего отдела (Александр Фисенко) — до него дошел слух, что варвары готовятся напасть на этот форпост Империи. Местный судья, его играет Смоляков, удивлен: за тридцать лет, что он в должности, такого не было ни разу. Еще больше его поражают методы столичного гостя: после пытки случайно задержанных старика и внука он выбивает из них нужные признания. И отправляется с карательным отрядом в пустыню. Правда, недалеко — берет в плен племя безобидных рыбаков, всегда поставлявших улов в город, и запускает дознавательный процесс на всю катушку: из камер выходят искалеченные люди, а садист с отчетом о якобы реальной угрозе вторжения отбывает в столицу. Одну из девушек, частично ослепленную и с перебитыми ногами и брошенную из-за этого сородичами, берет к себе судья. Старого интеллигента мучают извечные вопросы: за что пострадали невинные люди, что чувствовали они во время пыток, как могут истязатели после этого спокойно садиться за стол?
Андрей Смоляков органичен в этой довольно сложной и внутренне напряженной роли. Душевная логика и пластика персонажа переданы точно, причем актер не перевоплощается, а воплощается в своем герое — не прячет за гримом лицо, не меняет походку и фигуру, не стремится к речевой выразительности. Созданный образ глубок и противоречив. С одной стороны, это мудрый и осторожный дипломат, с другой — раздираемый страстями престарелый мужчина: в конце концов у него просыпается странное чувство к новой служанке (Яна Сексте), но удовлетворения он ищет у местной гетеры (Анастасия Тимушкова). В таких эпизодах судья и сам легко становится палачом, а со временем — и подсудимым: вернув искалеченную варварку в родное племя, он обвиняется в измене и попадает в бывшую камеру пыток.
Секс, пытки и побои переданы в спектакле через пластические сцены (хореограф Николай Реутов). Частично насилие сокрыто ширмой — сцену то и дело преграждает полупрозрачная стена, выкрашенная серым так, словно занесена и пылью, и песком (художник Александр Марин). Постепенно краска стирается — по ней хлещут бичом, ее вместо девушки моет персонаж Смолякова — и проступает наскальная живопись. Когда-то здесь существовала иная, не менее развитая цивилизация — на досуге судья ведет раскопки, и уже нашел таблички с неизвестными письменами, которые не может расшифровать. Но смысл ясен — забвение истории грозит ее повторением: еще одна Империя, объявив охоту на варваров, поделив людей на «нас» и «их», рушит все социальные связи и устои, а хоронит в итоге себя. Но Третьему отделу намеки не нужны — нужна война. Недаром в названии романа Кутзее используется одноименное стихотворение Кавафиса, заканчивающееся тем, что варваров вовсе и не было, хотя в них весь смысл — «с ними была хоть какая-то ясность».
В том, что это пагубная ясность, предстоит убедиться всем, и в первую очередь «цивилизованному» полковнику Джоллу, объявившему войну «развратным, грязным и тупым»: растеряв в пустыне армию, с которой никто и не собирался воевать, он бежит в столицу, а вслед за ним тянутся жители разграбленного солдатами города, который уже заносит песком…
Все это хорошо знакомо и даже слишком близко. В книге к тому же масса аллюзий на тоталитарные режимы XX века — и публичные судебные процессы, и массовые репрессии, и факельные шествия, и даже темные очки полковника Джолла позаимствованы у чилийского диктатора Пиночета. Но Александр Марин обходится без столь тщательно выписанных подробностей, сосредотачиваясь именно на природе человека в целом. Хотя солнцезащитные очки у Александра Фисенко и то, как он, разгуливая с голым торсом, поигрывает мускулами, могут вызвать, вплоть до портретного сходства, ассоциации с еще одним хорошо известным лидером. Но «совпадения случайны» — такое могло случиться когда угодно и в какой угодно стране, где люди забыли, что делает их людьми. Нечеловеческая жестокость, невосприимчивость к страданиям других — вот бездна, которая открывается при этом. И хорошо бы в нее заглядывать только в театре.